Стëпка

Приехала Полька издалека погостить к бабе-деду. Не сама приехала – привезла мама, потому что до самостоятельной поездки она ещё не доросла, хотя не по годам грамотная.  

В свои четыре года она знала не только свою, городскую, жизнь, но и деревенскую – бывала у родных папы в большом селе недалеко от иx, Польки-мамы-папиного, городка. В середине бабы Нининого села стояла церковь.  

Внутри её Полька ни разу не была, то есть просто не помнит, что в ней её крестили – так давно это было. Но помнит, как в особое какое-то воскресение бабушка Нина взяла её с собою в церковь. Тогда вся улица, заранее обломав все береговые деревья, тронулась в церковь с большими вениками из веток в мохнатых пупышках.  

Полька осталась во дворе церкви вместе с другими ребятишками, но скоро внимание её привлекло пение из церкви, и она вошла в голубую, золотую, блестящую прохладу потолков и пестроту старушек с вениками.  

Выискивая глазами бабушку, обнаружила, что не только старушки, но и папы-мамы чьих-то ребят парадно держали веники в руках. Приняла поначалу тётенек в платочках за бабушек.  

Пристроилась к своей бабушке, оглядывается. Но соседский Толька мешает – корчит рожи из-за бабкиного подола, а та eго унять никак не может, потому что в левой руке веник, а правой она "крест кладёт", как потом узнала Полька, что так называется – "крест", что так ладно баба Марфа кладёт! Не так, как другие, быстро, а не торопясь "выводит" рукой. И вся добрая-добрая..  

Но, когда Толька своими выглядываниями чуть не выбил из её рук ветки, она с тем же добрым лицом водворила его коленкой на место! Потом что-то шепнула ему, и он еле удержался, чтобы не вприпрыжку выскочить на улицу!  

Полька, стараясь не задеть кого, вернее – выбирала дорожку в толпе очень аккуратно – выбралась на залитый солнцем двор церкви. За то короткое время, пока Полька старалась что-то уяснить для себя в церкви, из окрестных деревушек, сёл сошлось много людей. Толькина баба Марфа "всех" назвала "людом". Полон двор! Все с ветками! За ограду не пробиться – пришлось здесь ожидать выхода бабушки: когда-нибудь выйдет.  

Все выходящие всему радуются, плывут ветки над толпой..  

Домой они идут долго – бабушка постоит с каждой знакомой, рассказывает о службе. Полька же в службе ничего не углядела особого – стены, да и то верх их, и потолок. Bсё лазоревого цвета. Полька раньше знала его голубым. Впрочем, голубой в церкви всё-таки какой-то необычный. Будем знать – лазоревый. В лазоревом нарисованные такие, что и глаза, и руки просят тебя не грешить!  

Тогда Полька одно поняла: делать плохие дела – грешить. А сами плохие дела – грехи. Может, и что ещё узнана бы она, но неожиданно её увезли домой-место в саду дали, и задерживаться нельзя, а то потеряется место. Как это?  

Не раз и после бывала она у бабы Нины, но такие это были короткие приезды – даже подружками некогда было обзаводиться..  

Всё это было тогда и потом, а сейчас она приехала к бабе Лизе.  

Ехать далеко и в поезде! С верхней полки глядишь-глядишь в окно..проснёшься, когда очень надо или есть хочется.. За окном уже темнеет, и снова лежишь, в огоньки всматриваешься. Да не в эти, что пролетают – фонарные, а в далёкие-мелкие и многие. Это селения светят – так папа те деревни называет.  

Летом рано светает, и Полька любит глядеть на рассвет. Но не дают: именно в рассвет надо встать насовсем – скоро выходить. Стоит поезд "всего ничего": ещё плывешь в чьих-то руках, как уже засвистел и ушёл.  

И бежать надо – утром "свежо"! Мама так ласково выговаривает это слово, а холод такой неласковый – побежишь! Но скоро про холод забудешь – откуда столько вещей? С провожатыми их не видишь, а тут и Польке "перепадает" нести какой-нибудь гостинчик – чего в деревне не купишь.  

Как придёт эта мысль в головку, так глаза защиплет – бедная деревня!  

Ни мороженого, ни булочек-посыпушек! И ещё много чего, что есть у неё дома. Бабушки и сами пекут вкусные каральки, красивые прянички, пироги – таких в городе нет, а "бабины" мама редко стряпает. Зато, если затевает к празднику стряпню, то только и глядит за дочкиными ручками: мигом тестичко в катышок -и за щеку!  

– Вот наживёшь заворот себе! – не сдерживается мама, видя ослушание дочки.  

И всякий, раз дочка спрашивает, что это такое, а мама всякий раз отвечает, что не знает, но что кишки повернутся, и умрёт человек.  

Умрёт- это когда плачут все, а кто умер – ни на кого смотреть не хочет, хоть и удивляет всех добрым лицом. И особенно плачут когда гроб заколачивают! Тут и Полька не выдерживает- плачет. Не вслух, глотает что-то и слёзы вытирает: жалко человека – захочет встать, глаза откроет, а что увидит? Даже цветов красивых не усмотрит – окошек-то нет! Да хоть бы и были – его же и в яму опускают, засыпают глиной, а сверху придавливают цветами, венками. Цвети лёгкие – ладно, но он никогда оттуда не вылезет и без цветов! Жалеют не потому, что не вылезет, а потому что знают, что не вылезет – нельзя вылазить! Умер!  

Так что это – умер? Надоели одинаковые ответы : ну, это когда.. Да я уже знаю "когда"! А что потом? Вон кошку задавили – нечаянно под колёса попала! Кто будет плакать? Разве что девочка – чья кошка, да и то, если кошка ласковой была. Вот – была! А мы – вот, сейчас! Вот они!  

– Поленька, всё узнаешь! И не заметишь, как всe будешь знать. А кому дано – тот и больше будет знать. Только это для хорошего даётся. Плохое никому не делай – и тебе ещё будет хорошее, – успокаивала баба Нина...Когда приезжают к бабе Лизе – сразу начинаются приятные неожиданности. Одна из них – самая интересная! Полька давно знает, что "зовут" село Заpoслa. Всякий раз огпядывается, а вдруг и впрямь заросла! А может, "рослая" – большая? Про соседского бычка Игнашку баба сказала:  

– Долго молоком выпаивали – вот он и вымахал такой рослый!  

В названии самая интересная неожиданность! И во встрече! Если мама заранее "ударит" телеграмму, то их встречает сосед бабы Лизы дядя Хрисанф на "бобике". У какого пса имя отобрали? Про пса Полька шутку понимает, но встреча в Заросле и по телеграмме и без неё – нешуточная, хотя и особенная. Всё село сбежится! В этом оно рослое – гостей много!  

А потом ещё мамины подруги с дойки подойдут – и для всех устраивается и завтрак, и обед – всё вместе! Жаль, что живот мал – столько вкусного! Вот когда Полька радуется: не бедная деревня!  

В городе надо в магазине всё купить, а до этого и в очереди постоять, а здесь – на огороде всё есть, в лесу, молоко корова даст, и курочки с утра похлопочут, куда яички положить!  

Полька только недавно узнала, что ни в одном магазине без денег ничего не дадут, а деньги дают на работе. В деревне, значит, меньше денег несут в магазин, потому что там много чего "само растёт", а не в магазине надо купить. Не бедная, несчастная деревня!..И всё бы в деревне было хорошо ей, Польке, но по своему любопытству она много, или – наоборот, мало знала, а точнее – везде во всё ввязывалась или попадала в какие-нибудь истории! И главная история – история её имени. Хотя с "первым" именем не она попала в "историю".  

Что она, Полька, – это Полина – Полька знает. И на пятом году из разговоров взрослых узнала, что родилась худой, длиннее своих соседей. И кто-то кому-то сказал, что она – вылитая полька какая-то. – Полячка? – Нет, полька! Про народы она ещё ничего не знала, а мама на вопросы улыбалась: всё узнаешь. У бабы Нины переняла, что ли?.. В это лето в Заросле Полька перестала быть Полькой! Помогала соседям искать козу. Самим им в береговые дебри, где обычно паслась, лезть неохота и позвали околачивавшуюся поблизости Польку.  

Вернулась домой, с пятого-на-десятое, шепелявя, второпях забывая произношение букв, а то и вовсе опуская их, рассказала о своей победе – поимке строптивой козы. Баба перебирала клубнику на крылечке – самую крупную и красную с любовью откладывала в кружечку внуче. Внуча жё, почесываясь, подёргиваясь, перебивая сама себя, не раз возвращалась к уже рассказанному и надоела бабе! Оторвалась баба от наконец-то полной кружки и, взглянув на внучу, сидя остолбенела!  

И занялаcь ею вплотную: репей, семена череды, другие липучки с трудом выбирала-выдирала из тощеньких волосёнок. Мучились обе – одной больно, другой жалко! Давай, немного выстрижем? Согласилась – выстригли.  

Потом сосед с неприятным изо рта запахом взялся помочь: это мы в два счёта! И так обкарнал, что еще чуть – и можно "под Котовского"! Сам осмеял свою же работу: где – чуть, а где и вовсе пусто!  

Как лишаистая – выхватины до самых корней волос! Мала-мала, а по удручённому лицу бабы поняла всё и её же успокаивает:  

– Ба, до города отрастут, а в "Слонёнке" так красиво стригут – не узнаешь меня!  

А сосед всё кудахчет над своим произведением:  

– Ну, Стёпка! Ну чистая Стёпка!  

Что за Стёпка? А вот: "чудо в перьях"- жила в любом дворе, собачки и их хозяева жалели, псы ухаживали. Вся в репьях, шерсть скаталась, а местами торчала клочками.  

Так и стала она "названной" мамой, что ли, русской Польке, названной " в честь" какой-то польки.  

До конца лета Полька привыкла к "Стёпке", ставшей её именем. А о Польке "помнили" только её документы. Помнили все родные, близкие, но, как и её друзья, звали Стёпкой. Её спрашивали об имени – отвечала: Стёпка. И не отзывалась на "Польку".  

В жизненно-решающие моменты всё же не обошлось без неувязок, но это были именно моменты – по значению, не но времени. При поступлении в школу, получении паспорта.  

Со школой обошлось – объяснение самих родителей с учителями, такт учителей в школьной жизни в дальнейшем; учителя привыкли, а ученики – как подавалось, так и принималось: Стёпа, Стёпка.  

На выпускном поздравляли не слишком казённо, не с документа читалось, а  

– Стёпушка! – Хохол-физик очень переживал тогда, что "бильше не буде пид контролем ций ситуации – Стецько! " У всех на вечере имена стали полными, а у неё но-прежнему — Стёпа.  

С паспортом покруче было! На второй же день по исполнении шестнадцати лет вместе с подругой – та чуть раньше свет увидела – отнесли документы в паспортный стол: за компанию, может, и вручат парадно. Хотя кто-то и разубеждал, чтобы от "вбитого" ожидаемого не было разочарования от неполученного: ладно, если при вручении "с кумачом и Ильичом" руку пожмут.  

А то торжества – речи, фотокоров! – им подавай! Точно! – подали!..Вызывают Полину Трещенко. Среди милицейских будней вызов не был услышан. Повторили. Прислушались и: тебя, Стёп. Молодой, пригласивший, услышал. Необычность привлекла. По привычке это оформилось: ваши документы!  

– А мы за ними пришли!  

– Тогда – входите! – распахнул дверь в небольшой кабинет нач. паспортного стола. Девчонки привели "свидетелей" ожидаемого торжества, молодой вошёл с ними, втиснулись сотрудницы.  

Начальник встал, одёрнул китель – видом пытался придать торжественности действу-церемонии, но всё портила теснота, обыденность. Бесцеремонно разглядывали прекрасную молодость женщины в милицейской форме. Немного вызывающе – в ответ! – смотрели нарисованные глаза соплячек в коротких  

нарядах.  

– Как на танцы! – съязвила одна из сотрудниц. У Стёпки, как на грех, неаккуратно замазаны постоянные "зимние" веснушки! Ей казалось, что именно к ней отнеслись слова, а не ко всей их прекрасной молодости.  

Молодой прервал паузу тем же: Полина Владимировна Трещенко.. И опять: тебя, Стёп.  

И – как..без нот – пригляделся начальник к фото: изящная "фантазия", а наяву – халда с начёсом! Явь и оправдать можно – издалека, ветер растрепал, а в отдалении нет зеркала: не театральный гардероб, да и на что этим уродинам-сотрудницам то есть – зеркала! Красивее не станут!  

Всё это к слову, а на деле – подружке выдали "документ по всей форме", а Стёпке: с родителями, пожалуйста!  

У мамы менее ответственная работа, но.. Целый месяц тянуло начальство резину – не отпускали.  

– Дождались! – потрясает мама документом-повесткой: в случае неявки – привод!  

Стали наводить справки – мелочность ситуации! Папа Стёпку за руку – не вырвется! – и в паспортный стол!  

Там давно понята нелепость положения, скомканное извинение, вручение без поздравления – язык не повернулся, но с предложением: возникнет вопрос изменить имя, то..  

– Не горит, – сдержанно ответствовал папа. А если бы и впрямь? Обойдёмся – не в президенты, да и столько документов "перелопатить"! – бегать надоест...Ну вот, значит, выпускной позади, а впереди.. куда пойти?.. учиться? – мечты стать кем-то не было. Мечта, собственно, была – как же без неё! Но, хоть и "простая", но "негромкая" по причине возраста – не всякая девчонка, обязательно имеющая такую мечту, станет афишировать: хочу замуж! Чтобы не выслушивать насмешки. Тогда не было ещё пресловутых, часто беспардонных "служб знакомств"- только клубы "Кому за тридцать", но нам всего "ничего"!  

Избранника не было в её окружении. Хотелось бы такого, как папа – покладистого, видного, интересного человека. Счастья в пути искать не тянуло. Остаётся заняться дальнейшим образованием – это не лишнее: не всё же домохозяйкой быть, хотя дом вести нравилось.  

Где-то в классе девятом приступила к маме: рассказывай, как замуж вышла!  

Иногда проскальзывали в семейных разговорах какие-нибудь нотки-воспоминания, из которых уяснилось дочке, что всё ещё свежо. Вот и давай, мамочка "по теме"! Мама не удивилась и не ломалась, вопрос дочери не застал её врасплох – даже ожидала, видя, какую литературу читает, включалась в "девчачьи" разговоры, не ущемляя никого из собеседниц: а в наше время..  

Когда-то её ремесленное было необходимостью – ей, сельской девочке, надо было устраиваться в жизни. Пошла в заводское училище – только там было общежитие. И не разочаровалась. Уже при при приёме встретили радостно – она знала, что соответствовала характеристике: отзывчивая, исполнительная, старательная. А такие качества везде нужны.  

И.. не поняла, чему её здесь учили! Теория по техническим предметам шла с трудом, а вот в работе всё получалось! Всё давалось, ко всему "шли руки". Но теория.. Неженская работа? Но половина станочников – женщины!  

В деревню она не собиралась – работать там было кому: подруги рано замуж повыскакивали. У самой же на этот счёт ничего не намечалось – невидная ростом была, за девчонку сходила. После окончания училища работала в мастерских, потом – завод. Там определили табельщицей – куда такую худосочную в цех!  

В первую же свою заводскую смену взяла у Володи пропуск и его сердце.  

И скоро на третьем "семейном" этаже заводского общежития молодожёнам дали комнату. Со временем была комната в коммуналке, а второе чадо их, Лёша, "осваивал" на трёхколёсном велосипедике полногабаритную двухкомнатную квартиру. Во "вторую пятилетку" их семьи Володя окончил вечерний институт, а мамино ремесленное никого не шокировало – как работала, так и работает в табельной.  

Если мама когда-то с трудом одолевала азы самостоятельной взрослой жизни – рано из родной семьи ушла, без бабушек обходились с детьми поначалу, то Стёпка каким-то чутьём приходила ко всему сама, не понимая, что это "сама" было с подачи обычной семейной жизни. Помнится, не стесняясь брата на три года моложе её, полуголая гладит кофточку, наткнулась на удивлённые мохнатые глаза и, шутя, отшлёпала его этой же кофточкой – нечего удивляться! Больше не удивлялся – семейная жизнь. j... После доверительного разговора с мамой дочь решила осилить "мужеской" техникум, а не женский "пед. -мед. ". Техникум у них не один, но пошла туда, где ребят побольше – в электромеханический. Их группа "силовиков" – все пацаны, если так можно назвать ребят, неглупых, после десятилетки. Девушек было четверо – выбирай жениха!  

Правильно её "забросило" в эту группу – ребята серьёзные, некоторые пришли сюда, не поступив по каким-то причинам в институт- кто-то не осилил конкурс, кто-то – экзамен-лотерею.  

Коля "врезался" сразу, и на его сердце никто не покусился – после нескольких дней занятий убедилась, что влюбилась, а там – решение её сердечка: всерьез и надолго".  

Здесь с именем "покуролесилось" совсем немного : на первом же зачёте молодой преподаватель, изо дня в день слышавший: Стёпа, Стёпа, вежливо выспросил, она, тоже вежливо, отбоярилась:  

– Родители не поделили – хотели по-разному назвать. Мирю: в документах одно, а по жизни – Стёпка.  

Ребята в документы не заглядывали, а преподавателей объяснение убедило.  

Коля со Стёпой перезнакомили своих родителей, на удивление Колиной семьи довольно быстро:  

– Я между командировками родился, – объяснял сын частое отсутствие мамы, партийца в юбке, работавшей в райкоме комсомола инструктором что ли. Коля – поздний ребёнок в семье и в "одном экземпляре", потому что маме нравилась работа с людьми. Не честолюбива, но хотела бОльших полномочий, чтобы её отдача соответствовала её желаниям. Нынешняя должность была лишь ступенькой к ещё более.. Неугомонный человек!  

Дома её инструкторство никого не волновало – папа "управлял" семьёй, делая всё сам; иногда, в "оседлые" мамины дни, проводили по выходным "генералки", стирки личного белья, кушались обеды из нескольких блюд.  

Без неё тоже убиралось, варилось, бельё в прачечную напротив сдавалось – но всё производилось с другим – обязательным – настроем. Её присутствие чувствовалось – заводила, тормошила, зажигала – только и работать, что с молодёжью!  

Никаких дач, льгот – ни по партийности, ни по инженерству – в отделе главного технолога работал. Картошку садили за городом со всеми заводоуправленцами.. Семьи друг другу понравились: спокойные папы, шустрая, но ненавязчивая, Колина мама пришлась по душе домашней Стёпиной маме...  

Через год Коля вновь поступает в институт – осилил. Из-за нехватки времени, как это обычно бывает у первокурсников, встречались редко. Но, как шутили потом сами, основательно – во всех "мероприятиях" его группы, курса, факультета, института принимала участие и Стёпа. Но и такие встречи были редки! И потому техникум она кончала Сырцовой... Пишут в ЗАГСе заявление. Николай пишет :.. а что, если она и на "Стешу" отзывалась!.. В ЗАГСовской тишине – в этот день не было "бр-р-рачующихся" – нашли же словечко! – не хватало Валеры, Колиного друга, распрекрасного трепача, острослова, хохмача – на зуб лучше не попадай! А то "обсосёт" какой-нибудь незначительный фактик из твоей жизни так, что и глупо будет не посмяться – ведь смешно! – и не повторишь потом никому: как он не расскажешь, а хуже – стыдно будет признаться, что это о тебе. И о тишине не преминул бы сляпать историю, типа:  

– Тс-с-с! Кто сейчас родился! – не зря ж такая тишина! – обводил всех взглядом заговорщика, слушая "подсказку" самой тишины. Все настораживались, забывали о прежних выкладках по поводу и без.., а он путным голосом излагал глупейшие вещи! -  

– Гений родился в тишине! Это все знают! Но о ком же речь? В тишине родился гений Моцарта!  

– С одной стороны "гений" – "многознающий", и не для того, чтобы "слыть и быть" эрудитом, говорю: "гений" означает "родовой", а можно попросту – родовик! А ещё проще – домовой! Взять Кузю – интересный домовёнок! А вот Ленин – заматерелый от злобы домовой: на многие годы оcтавил страну без лучших кадров царской закалки! Пока свои вырастут! А старые где? Ну, это я отвлёкся! Так: Кузя – это Моцарт, глупый, доверчивый домовёнок, музыка чарует.. А Сальери – ого, какой домовой! И у него был свой Кузя, которого хозяин от чёрной зависти к Моцарту забывал кормить. Сам сытый возвращался со всякого званства, а прислуга всё сожрёт, и в доме шаром покати! Бывает, что вспомнит о малыше – прикажет линуть ему молочка, но блюдце всё равно пустует – даже тараканам усы не помочить!  

И Кузя Сальерин стал "чёрным человеком"- заказал Моцарту "Реквием"! Мнительный Моцарт всю душу вложил! Чёрная зависть сделала своё чёрное дело – налицо отравление! Пушкин не стал углубляться в историю с их гениями – спёр всё на Сальери. Но конец один – Моцарт помер, и "Реквием" пригодился!..Валера мог сварганить историю "до животиков" занятную без начала и конца, но и он не врубился бы в историю собачьего имени. Что тогда говорить о Коле! В тишине ЗАГСа Валера бы рот не закрыл от удивления: столько лет жить под чужим именем, и всё "сходит с рук"! -..Коля Стёпу Степанидой записал! "Степанидино" объяснение "не прошло", хоть и поверил: Почему раньше молчала? Я тебе кто?..А она – знай, заливается! Если бы кому-то в это время звучал Мендельсон, то им бы его уже не услыхать в свою честь – кости бы перевернул в гробу, если они ещё есть, но не осчастливил бы кощунников!..Коля разобижен: каково имя – таков и человек! Мы ещё повенчаемся – и не курам насмех! Ведь имя-то твоё венчать должно! У собаки кличка законная! Несчастная Стёпка!  

– Я? Не несчастная! А Стёпка – тем более: и люди любили и жалели, и псы!  

Смеются вместе. Коля: пойду объяснять, почему испортили бланк.  

Стёпа втискивает его в кресло: я сама.  

Заполняет уже сама, но "папа у Васи силён в математике"! – своею же собственной рукой рисует собачку с венцом между ушками – Степанида!  

Коля – паспорта в одну руку, Стёпу – за другую – и к заведующей:  

– Заполните, пожалуйста, сами, а то не состоится советская семья! – понёсся похлеще Валеры!  

Стёпа ни жива, ни мертва: действительно, не состоится! Всё же органы, надо соблюдать..:  

– Перестань паясничать! – сел голос, запершило в горле, а Коля, невозмутимый Коля, завёлся:  

– Ах, паяц! Ну иди, знакомься! – ткнул пальцем в окно – только Полькой!  

Поняла ли заведующая, но пока молодёжь выпускала пар, заполнила сама новые бланки и почти сурово:  

– Будущие Сырцовы! Ждём тогда-то, а эти – взгляд на испорченные бланки – возьмите на память! На серебряную или золотую свадьбу запишем, как сами пожелаете.  

Замолчали. Кивнули. Развернулись- и в уличный шум-гам! Нахохотались, наобнимались!..Коля увлёк её в арку от взглядов прохожих – светящихся, тёплых. Проскочили арку и сникли: как уныло! Стояли вo дворе, где обычно свадебные кортежи ожидали молодых. Отсюда на церемонию шли ножками – и по лывам, и по снегу, и по льду с песком и солью.. Только летом всё цвело, вокруг и в душах. В остальное время женихи-мужья не носили своих любимых, а то недолго и угробить! Не поддерживали, а держались друг за друга.  

Вот в таком некомфортном месте ЗАГС!  

При зачтении "приговора" Коля вцепился в Стёпину руку, чтобы не зарычать или не захохотать – смотря что "найдет! Люби какую-то Польку, когда своя Стешенька рядом! После церемонии, как гангстеры, спешат покинуть неприглядный закоулок: молча заскакивают в машины, "рвут когти" с дела. Наверное, у всех пар сценарий один, один ритуал прощания с ответственным учреждением их района: быстрее, чтобы никто не догадался! Убрались!  

И пошли воспоминания о только что состоявшемся событии: были два "Я", а теперь прочувствованное "Мы" – жили молодые Сырцовы без всплесков – горизонт чист и ясен, на небе ни тучки.. В новой семье Стёпка прижилась без усилий – женских-мужских дел здесь не было. Безусловно мужские справляли, безусловно, мужские руки, а так как таковые были не каждый день, то остальное делали сообща, то есть у кого есть время.  

Если Коля учился самостоятельно, то Стёпе нужна была помощь. И "безоговорочно" она её получала – без просьб то есть! Просто отец предложил, увидев в чём-то её замешательство, а потом к диплому помог с экономическими обоснованиями, Коля чертил. "Общая" защита на "пять", но диплом не "красный"; троек не было, немного пригревали пятёрки "не по тем предметам" – физ. вос. и ист. мату. Коронной стала пятёрка по технике безопасности – распределили инструктором в отдел по технике безопасности. Не драма. А Коля вообще в смех обратил направление: ничего ж не предотвратишь, никого не спасешь! Мама успокоила: работа с бумажками – спасать никого не придётся, но требовать надо учиться, занудой придется стать, только на семью не перенести.  

Поначалу требовать стеснялась, а потом поняла нужность, значимость своей работы. Вроде никому не нужные техминимумы, отчетности за инструктажи, но несколько случаев-тяжб, не в суде, правда, с пропойцами – и ей повысили чуть не на четверть оклад! В победителях не ходила, рвения не усилила, а там и в декрет ушла. И радовались за простодушную Стёпу, и сожалели, что желающих нет на её кропотливую работу. К тому же малооплачиваемую – повысили лично ей, за её старательность.  

Просидев с Илюшей год, вернулась на работу. Там заждались – её ответственность делили на всех! И – как не уходила! А вот дома.. – Илюша пошёл "по рукам"! Что ни день, то новый воспитатель: два деда, две бабки, сами. Этим летом Коля уехал со стройотрядом. Еле дождались его! И деньги хорошие привёз, и воспитателей без дипломов освободил.  

Снова медовый месяц! Вот бы ещё и на работу не ходить!... Так и промучились с детками. Да, с детками – Алька уже сидеть научился, когда папа окончил институт. А Илюша в сад-ясли пошёл. Вечерами старший помогал кормить младшего, а в выходные, когда "стирали" Альку, Илюша ему пузечко гладил, с игрушками вместе "разбирались"- купали их.  

Иногда засаживали их вместе в большую ванну. Поглазеть на это мероприятие сбегались все семейные и гости, случившиеся у них. Алька пальчик обмакнёт в воду, обсосёт – пить не хочет, сам"процесс" обсасывания нравится. Ещё уморительнее – Алик в пупок брату пальчиком надавит, а того как научил кто – выдаёт всякие "бим", "бам", "тр-р-р", "пип"... И все смеются – и зрители, и "банщик", и артисты...  

Вот и папино студенчество пролетело. Распределили очень хорошо – сразу инженером в тот цех, где практиковался. Распределение он знал еще до практики, поэтому приложил всё, как говорится... И место уже не было новым – влился без трений.  

А ещё через год вдруг заявка именно на него из райкома комсомола. Матери его там уже не было, так что не с её подачи было назначение командиром сводного студенческого отряда! И после весенне-летней сессии уехал молодой специалист со своими подопечными в село строить коровам жильё.  

Однажды, едучи в город по делам снабжения, прихватил с собой дивчину – повариху их отряда. Родом из Зарослы. В отряд попала случайно – напросилась. Платили из общего котла, работа с молодыми-сверстниками, считай. Попробуй – накорми полсотню вечно голодных по одной уже молодости, да по полной отдаче сил на благо..!  

Тесен мир – ничего не скажешь! Вместе со Светой привезли приветы с продуктами от Лидиной мамы – Стёпиной бабы Лизы! Бабе уже не до писем! – стара. Лида с Володей ждут отпуска съездить к ней.  

Света окончила в райцентре ПТУ, но в своей столовой хода нет – свои столовские кадры не уберёшь. И, числясь помощником повара, работала разнорабочей: в закутке мясо разделывала, днями сидела над картошкой, редко когда допускали к пассировке овощей. Правда, летом душу отводила – возила на поля обеды. Но при этом ни разочку не была со сверстниками ни в клубе, ни на вечеринке какой-нибудь.  

А тут – весь день на воле: без пригляда, указаний, да ещё у самой помощники – сами ребята во многом помогают!  

У самих быт не ахти как налажен, поближе к кухне все стараются оказаться: и перекусить, и поухаживать – парням. А работают ребята с душой, с энтузиазмом, можно сказать, хотя и такого не скрывают: быстрее сдадим – быстрее домой...Случайный разговор – Коля оказывается зятем её землячки! Света отпрашивается на сутки домой, потом вместе, с оказией, то есть делами, едут в город.  

Приехали поздно, хотели устроиться у командира, но Стёпка поспешила о обрадовать маму, та примчалась -охи, вздохи, поцелуи, слёзы – и увезла к себе, под предлогом – не будем мешать молодым.  

Лида помнила Светину маму, Граню. Чуть не – на десяток лет моложе её соплюшка. Конечно, Лида не стала сообщать Свете о цыпках, вошках, соплях её мамы, потому что и сама не избежала этого, да и Стёпка, бывало, привозила всё это домой, не смотря на то, что баба Лиза старалась с "приглядом".  

Расспросы затянулись до утра.. Свету что-то упрямо тянуло в их семью. Вместе с Колей в то же лето побывали в Заросле: а то уж скоро пять лет, как роднятся, а ещё не знает в лицо близких родственников!  

А надо сказать: этой осенью приходит из армии Лёша.. Ещё через год после свадьбы, Лёша шоферил в Заросле. Жили у бабы Лизы. Даже "лямка" столовская не казалась нудной, а летом – вновь в дороге с обедами..  

В то их медовое лето, Светы с Лёшей, Коля – командир уже нового отряда, работавшего в тех же краях, привез однажды в Зарослу чуть не весь отряд.  

И за два дня поставили в усадьбе бабы Лизы добротный крестовик! Да ещё, уезжая, договорился с руководством совхоза и сельсовета о помощи молодой семье в отделке дома. И срочно! Чтобы до зимы перешли в новый дом, а по весне, глядишь, и прибавление в семье будет. Как в воду глядел! Большое прибавление!  

И когда Илюша "оканчивал" сад, а Алика перевели в садик, Стёпка работала, Коля, распрощавшись со стройотрядами, заделался каким-то управлялой в каком-то управлении – баба Лида с дедом Володей, хитро прописав дочь, а потом и зятя в свою квартиру, уехали на жительство в Зарослу.  

Как людей грамотных, определили их "по способностям": её – диспетчером, его – начальником мастерских. Когда местного завгара этим же летом, отправили на заслуженный отдых, его место "отдано" было горожанину – так его с уважением звали в селе помимо имени-отчества. Так папа еще и на работе был у сына начальником.  

"Ириночка – копия Лёшик! "- восторженно писала мама дочери. И звала дочку – приезжай в отпуск – ребят укрепишь и соскучились. Там Коля поможет – проводит, а отец на станции встретит на "уазике".  

Какой отпуск! Стёпке в начале сентября в декрет! Но возможность побывать у своих – сама мысль – будоражила!  

В конце августа в консультации "переиграли", сразу отправив в декретный отпуск! Тем лучше! Поход к директрисе школы, оттуда – в районо: надо же "доказать", что у них ребенок необычайно одарен! По каким инструкциям, но разрешение на полтора месяца "отпуска" для Илюши в начале учебного года она получила! При условии – к концу первой четверти он должен сдать контрольные и аттестоваться. Прямо университет!  

И вот – поезд, встречи, бабье лето, уборка картошки.. Воля-вольная детям! Алька чуть не голышом бегает. Соседки удивляются, если не сказать больше: одного родит, а этого потеряет! – Пусть бегает!  

Без них Коля ремонт должен сделать – и не скучно, и детям с мамой не дышать красками. Можно бы и к отцу-матери дня на три, но по переезду это считается "в гости", а он полностью согласен с женой, что ночевать лучше дома. Да и не хотелось выслушивать от матери нотации: она до переезда уговаривала их сделать ремонт, но что-то это дело свернулось тогда.  

Так что ему предстоит ремонт, да еще надо прятаться от своих, чтобы не слушать упреки мамы. А они обязательно посыплются: почему отпустил? Поэтому Степка и уехала втихую, чтобы свекровь не воспользовалась своим даром красноречия и не уговорила оставить эту затею с поездкой.  

Степка и сама понимала, что могла и не идти на поводу у своих желаний, но.. удила уже закушены..  

Коля не отговаривал – без толку! Но ребром – к концу сентября быть дома! Коленька, дорогой! Знаешь ведь свою Степку – пока не нагуляется... а по нынешним временам – пока не припечет!  

Лида радовалась встрече, но "про себя" удивлялась Коле – в положении дочь, и отпустил одну с детьми! Уже забыла, что сама уговаривала!  

В поезде люди в случае чего помогут с детьми, а если самой помощь понадобиться? Знала бы теща, как зятя его же мать отчитала, когда уже не скрыть было, что один остался! Отпустил с тремя! Все под Богом ходим! – закончила атеистка, видя удивление сына, повторила – да, под Богом! – как припечатала!.. А в деревне все шло своим чередом: уборка, скотина – хозяйство. Картошку не носила, но.. "Поопасалась бы в наклон", – переживала мама. Приказывать она в семье так и не научилась. А на работе и некому.  

– ну, мама, ну сколько можно! Идите, варите кашу с бабулей, да не забудьте и мне оставить, – наказывает Степка мальчишкам, но, видя, что сама мама не уйдет, те остаются. Вот так отдыхали горожане от городской суеты.  

Бабье лето затянулось, картошку убрали, народ радуется: поля совхоза и свои убраны. Начали засол капусты.  

– Мам, а что ее всегда так много солят в деревне?  

– В городе, доча, обедают где-то, а в деревне – всегда дома, и застолья здесь чаще: кто-то к кому-то приехал, рождения и все прочие семейные праздники по родству, соседству, знакомству – празднует вся деревня! И капуста – первая закуска! Не мясо, а соленья!  

– Видишь, с брусникой в один лагушок, в другой добавим арбузы ломтями, а вот с мелочью помидорной – по весне как хорошо! И с морковкой, и свеклой – не отличишь от краснокачанки! Ну-ка, хватит хрупать, – отбирает у Альки десятую, поди, кочерыжку.  

– Пойдем, померяем лучше носочки, – баба Лиза связала, – уводит внука в сени, где баба Лиза прядет и вяжет.  

Там работа полным ходом: пока глазыньки глядят, шерсть попробую разобрать, свалялась какая.  

Подкатил Володя на "козле".  

– Ну, зятёк, какую погоду обещают? А то Степушка совсем сельским жителем стала. Илюше в школу надо. Мало ли кто что разрешил! И Коля, поди, касатик мой, волнуется! -после строительства дома она, обросшая сразу столькими внуками-правнуками, расхотела умирать, повеселела, посветлела. И Колю звала не иначе, как касатиком.  

Стёпча встрепенyлась при упоминании его имени! И без того соскучившаяся, вспоминающая частенько: вот бы с Колей, а Коля.., встряхнула головой, "вытряхивая" его на чуть-чуть! Хочется к нему, но... успею... переключалась на будущую дочку. Ничуть не сомневаясь, что будет доченька, настоящая Степка! Объясняет мужу, родным, что сейчас всё не так чувствует, как с мальчишками – желания другие. В общем, дочка – и точка!... Володя все отшучивался, а сегодня сам негромко говорит Лиде, поглядывая на дочь, хлопотавшую у плиты:  

– "Плохо" обещают. Собирай Стёпу, пора – кончился бархатный сезон. У меня только одна машина на ходу, чтобы всех забрать. Сам поведу – договорился.  

Нe директорскую ж "Волгу" фрахтовать.... За два-три дня настоящая осень налетела – предзимье, вчера уже морозик был – лужи коркой поутру!  

– Ещё сутки – зима может стать! Обещали снег – вон какой свинец в небе! Завтра едем! Ну и что, что суббота! Баню не топить – что кости морозить в дороге!  

В ночь загуляла зимушка. Понесло!  

Связь с райцентром нарушена, служба электриков на ногах – не дать село обесточить разгулявшейся стихии. Не тайфун, не ураган, но и того, что есть – выше головы! Ферме без света – бедствие! Пронесло бы! Но никакого просвета! И автобуса нет. Шофёр Ключевской: куда из дому торопиться!  

Со вчерашнего – выпечка полным ходом, приготовления в дорогу. И чтобы к поезду успеть – ехать в ночь!  

Каждый за разговорами тревогу таит, но даже наблюдательный Илюша не замечает, не унюхивает.. Стёпа прислушивается, не к разговорам, а к тому, видно, что в ней.  

На улице все круче наворачивает: снега – чуть, а бешенства ветра на десяток буранов хватило бы!  

– Вот и поедем, – успокаивает себя Стёпа.  

А мужчины пока скрывают, что с техникой нелады: у отцова вездехода с маслопроводом что-то и ещё.. где тонко, там и.. Советуются: может, две машины взять – для страховки.  

– А если обе станут – что тогда? Может, отложить отъезд до установления погоды? Дома родит – все не в дороге. Посмотрим...  

А дома ждут вечера. Дети спят в дальней комнате, а то толкотня в кухне, прихожей.  

Подъезжает Лёша на коне:  

– Собирайте по соседям тулупы, у вас я уже взял, – обращается к теще, пришедшей проводить и влившейся в хлопоты.  

– Может погодим, доча?  

– Едем! – встряхнулась Степа, заторопилась в спальню за детьми. Там объяснила, что на коне едут, не быстро, но мягко, не тряско – в сене! Овчушки берем! Овчушками Алик тулупы называл. Днем на полу любили на них валяться..  

Баба Лиза все у Лёши о коне выспросила: не урослив ли, сыт ли, попона с собой ли.  

– На нем, не с собой! Ну, племяши, папе, бабе, деду приветище, а то на станции некогда будет передавать, -шутит он с совсем проснувшимися детьми: Конь поел, попил, ноги не менять, бензин не нужен. У мамы доспите, а пока – за стол, да поменьше воды, чтобы в дороге не оконфузиться.  

– Я-то – на коне! – Алик брату.  

– И я под ним! – не сплоховал Илюша.  

Ладно, хоть не по голой земле ехать – набуранило снежку – для полозьев хватит. Вот поели, одеваются, прощаются. Тягостно провожающим – лучше бы остались! Но теперь тем более Стёпке не перечь! Насторожена: помнит предостереженье – двоих рожают, а третий сам..  

Бабушки чуть не голосят; деда Володи нет: где-то пробивается домой. Алька вытирает у Лизаветы слезинку:  

– Мы как поскачем! И папа встретит! А мы ему всё расскажем!  

– Да уж, не утаи ничего, внучичек! – в тон ему наказывает старенькая баба.  

На улице – небывалые здесь по времени мороз и вьюга. Без продыху! Мороз кричал! И завируха, как глубокая ночь – такая тьма!..- Термос слева в торбочке, наощупь можно, но всё ж не облейтесь, а то быстро холодом возьмёт. "Куклу" взяли? Чтобы чай пропрел, и в поезде казенный не берите!  

Ох, и "кукла" не поможет тому чайку из разнотравья, что заварила для родненьких старая баба – и золото корень тут и аралия из Приморья, и "свои! – чабрец, всякие мяты, душничка; во всем селе она только и умеет растирать минералы и, зная травы, помогает людям: а вот от тоски, какую себе, было дело, нагнала, травками не помогала – да и никому тогда не помогала.  

Сейчас же всю любовь вложила, всю душеньку! С " Отче наш"!  

От разговоров на религиозные темы Степка упрямо уходила, а та с дорогой душой подъезжает. Не хочет внучка огорчать бабулю, но что-то держит – не принимает душа.  

– Да, без веры и не поможет, – поджимала губы баба, но тут же вновь приступала: ну что тебе стоит! Вот гипност мигом одурманит тебя – не хочешь, а поверишь, а ведь то от нечистого. Просто в лекарство поверь – и поможет обязательно!.. Усадили растяжелевшую Степку, приткнули в подмышки степчат, накидали сверху и с боков сена поверх тулупов, под полоть положили провизию. Упаковывали дорогую поклажу с приговорчиками, чтобы не пугать малышей.  

– Ой, подождите! – метнулась в дом старая баба, договаривая уже для себя – за воем ветра никто не услышал бы: одежку вынесу!  

Степа сидела, как кукла, зная, что с этого момента все сделается без ее участия. Будет, нет ли о чем-то знать – все будет ладно, и нечего ей вникать и волноваться. Баба быстро вернулась, сунулась под полоть, распотрошила у Степы одежду на груди, приткнула что-то мяконькое – да, фланелька, всё приданое там.  

Чмокнула внучку в щечку, детей уже не трогала: и так нахохлились – глаз не видать, да и ничего не видать, всё на ощупь, неповоротлива в в одеждах.  

И деда приспел – при фонарном свете лицо чужое. Хорошо – ребятам не видно, но голос деда. Похлопал сверху, заглядывать не стал. Покричал в напутствие что-то бодрое. Баба перекрестила этот ком в санях. Конь будто пристегнут к этому кому – саней не видать! Вот Лёша выскочил с ещё одним тулупом, и сам в таком же длинном. Тёплой, мохнатой стороной под полотью ещё приткнул-укутал, что укутывалось. Отвязывает коня, всё – руки вверх: прощание со всеми! И прыгает на маленькую площадочку-кусочек сена, наваливается на полоть – всё теплее пассажирам будет! Хорошо – Стёпе упор сзади есть: полукошёвка какая-то. Доедем, сестрёнка!  

С места взяли ходко, с улицы ушли бодро, чтобы оставшиеся меньше тревожились. Еще не выехали из села-на открытых местах конь не выдерживает темпа. А за селом и вовсе!  

Тяжёлая дорога была – коня сечёт, и возничему достаётся: таков колючий снег, да с таким напором! И лица но отвернешь! Хорошо, что Света заставила новый пуловер надеть: он с высоким воротом, даже нос закрывает, но всё равно достается, – и глаз не прикрыть! Вот бы хоть на эту поездку стать индейцем, эскимосом: я – весь лицо!  

Лёша трясся за свою командиршу детства, обрывочные воспоминания о тех временах – весёлые, комичные, впросачные и серьёзные – не могут утишить тревогу: а что дальше? Не знал, куда смотреть: назад, в "ни зги"? И, если оглядывался, то особенно напрягал зрение – точно ли ком на месте? Хоть спиной и чувствовал копёшку, но боялся.. Сам непонятно как не сметался вихрями. Коняшка шел – не бежал, отмахиваясь от вьюжины. Какой нюх его вел – загадка, но наконец, Леша увидел огни.  

Карька сам прибавил ходу – умны кони! Вот огни исчезли, ага – под горку дорога, но вот и на взлобок!... Окна темны, фонарь у крыльца качается. Вот и добрались! Сейчас бы на лавку – ноги затекли. Где же собачий лай? Нет собаки во дворе. Добрый хозяин.. А будка видна в фонарном свете, но воет только вьюга.  

"Попонку снимать не будем", неуклюже пробираясь к крыльцу, думает Лёша. Гремит ногами, скобой – тишь, может, просто не слышу? Ноги еще не шустрят, с трудом идет за угол дома – должно же быть окно во двор! Хотел стукнуть в окно, а оно таким снопом света брызнуло, что он даже отшатнулся. Откуда прыть взялась! Метнулся к саням, если можно так назвать его продвижения в тулупе. Самому бы держаться за что! А еще вытаскивать...  

Кого или что? – мелькает, и, действительно, броском, оказывается у саней. Протянул, было, руку к полоти, нет – назад надо, к крыльцу! Удостовериться, что дверь открыта, а то топтаться с ношей – убьешь еще, коли живое, да чтобы не приморозить у тепла. Дверь распахивается прямо перед ним сама. Нет: кто-то в  

чем-то, но тут же, по стати, понимает – мужик! Повозка не на ветру стоит, ее видно в свете окна, видно,  

где шарить. Уже у крыльца с племяшком был, как сзади подхлестнуло: "О-о-ох! ", да такое грузное, тяжкое! Отдает в сени ношу старушке, отскоком уступает место мужику, несущему второго. На подгибающихся ногах идет – раньше бы рассмеялся, услышав подобное "на-полусогнутых", но сейчас сам на таких. Балансирует руками – хватается за воздух, старается что-то наверстать! Растрясло Степу. Мама моя! – как детей не удавила! "Тот" жив ли, но этих не угробили! Лежит она, но "сюрпризика" не видать. Не торопись, – одернул себя.  

Мужик что-то не появляется. Утяну ли? Пробовать не будем – тянем!  

Один тулуп – на снег, отшвырнул котомки, давай вытягивать-вытягивать Степушку животом вверх. Ох, не хряснуть бы! Колено подставил, перехватил. Голова её голь – шаль сползла. Ладно, на тулуп! Вторым прикрыл осторожно. Поволок тулупы к крыльцу; мелькает: не ногами ли вперед? Сплюнул! Вот и крыльцо. Отбросив тупуп, тянет осторожно-сильно, перехватил на руки, ногой отшвырнул второй тулуп. Они тут же сворачиваются ветром – примечает ненароком. Хорошо, хоть конь в относительном затишье. Потом под крышку поставит.  

Когда – потом? Неизвестно, что ещё предстоит! Пока больше не охает. А работа вся впереди.  

Не ошибся. Хозяйка – к загнетку. Пар от воды. Дети на печи. Кто-то выглядывает, кажется, Илюша.  

Стёпу расшевеливают мужик со тщедушною бабулею, хозяйкой. Это только кажется, что нет толку от неё: сноровисто забегала, одно поднесет, другое подаст, то подсунет, то отодвинет ногой..  

Вода уже в тазу, вот приняли пунцовое, скрипящее, что-то наверещивает. Да как прорвётся! Голосистая девчоночка!  

– Степушка, родненькая, – непонятно к кому обращается Лёша – к сестренке ли, племяшечке. Ой, Стёпочка без памяти! Не поможет Лёша старенькой бабе-все силы отдал вытягиванию сестры! И лежит она... рядом – уже в приданом – девочка-куколка..  

Утром? Отоспавшись? Как этот провал можно назвать сном? – поднялся с чугунной головой, но чувство ответственности даже во сне преследовало. Наверное, потому что сразу окунулся в хлопоты: положение серьезное, надо выбираться из него.  

Выскочил – погодка ясная, но куда кинешься с прибылью? Что за деревня? Сколько уж здесь, но не задавался этим вопросом. Спросим!  

Снег – основательная зима! Всего три дня, а устоявшаяся! В избу! Стёпка с интересом глядит на дочку, пробивается и тревожное; личика человечка не видать-приткнулась к груди, но это не кормление. Уставшим голоском отозвалась на поцелуй братика Степочка:  

– Как ребята?  

– А ничо! – влезла бабуля.  

Из-за занавески замаячили рожицы.  

Скидывая рукавицы-шубенки, заходит в избу дед. – Ну, паря, конек-то бойкущ – хрупает, будто и не бёг!  

– Ох, старикашечки! Обнял бы я вас!  

– На том свете будем – помяни Прохора со Стахеюшкой – вот и послабление нам како выйдет твоей памятью.  

– А как твоя.. Кто тебе будет? Имя-то больно заковряжистое.  

– Сестра, деда, Стёпушка, Стёпа.  

– Да Стеша, стало, – влезла снова баба.  

– А! Интересненько, – заворковал старый: а это чьи – твои? ее?  

– Мои, деда – племянники мои, а ей – сыновья, уяснил? – переходя на дедов "жаргон", спрашивает Лёша.  

– Ага, понЯл, – не пОнял дед. – А отец где?  

—Да к ему и едут! Чо не понЯл? Чо ей в таку коломуть, закрыв глаза, суваться? – сердится баба.  

– Ага. Так мил человек – от нас до Кирсановки, щитай, сорок верстов, а не километров. И провода только электристые, а телефоновы и радийные молчат. Связи нет ни со станцией, ни с больницей.  

– А техника, машины? Ну, добираться на чём? Надо же нам от вас куда-то уйти – не жить же мы сюда приехали. Везде за нас волнуются: и сзади, и впереди! Оттуда уехали, туда не приехали.  

– А чо ж на коне сами? Лучшая машина в хозяйстве?  

– Да, деда, мы, зарослинцы, покрепче вас будем, но такая техника, чтобы сразу всех взять, на осях – безлапотные мы! Вот и двинули конем – и ход конём оказался /сам себе/. Ладно, – хлопнув по коленям, поднялся Лёша.  

Снял мальчиков с печи, одного за одним подтолкнул к столу, повозился в торбах:  

– Ну-ка, мужички, что тут за подорожнички? Чем маму с сестрёнкой кормить будем?  

– Ничем, сыта она: бульвону попила и чаю горячего с утренним соседошным молочком всю банку выхлестала. Вот дитюшечка ещё спит, а пора бы и ей перекусить.  

– Щас вы связанные. Вот связь будет – и машина будет из больницы. А там уж, как скажут: что с вами делать. А как там сзаду-спереду ждут: вестей ли, вас ли – всё одно – ждать! Дальше ожидаловки не двинуться. А куда? Даже не дозвонятся; щас во всём районе связи нет – я так думаю.  

Алик с Илюшей, поев, среди всех разговоров-рассуждений встали из-за стола без "спасиба", ушли к маме. Рассматривают её, спящую, и живую куклу, тоже спящую. Потом один на порожек сел, коленки к подбородку подтянул, а второй – на низенькую скамеечку. Молча попереглядывались. Бежали-бежали, вдруг стоп – и пали. И некуда спешить. Илюша поднял брата, вернулись в кухню, к окошкам: ничего не видно, только день за окном. Поживём-увидим. И на печь, занавесь подкатили вверх – чтобы и самим всех видеть, и на печке не темно. Семечки тыквенные нашлись, – шелушат, ковыряют – всё занятие. Раскладывают на кучки, считают: в старом валенке отыскали головки мака, так интересно шелестит в коробочках, пересыпаясь.  

Лёша с дедом ушли, ребята затихли, баба фартучком смела со стола и в горнице на сундуке – лежанке устроилась, рядом со Стёпой.  

Те зашевелилась – вставать надо. Отсунула свою крохотулечку. Как чувствовала, ждала, желала...  

Она слышала разговор Лёша со стариками, но в полудреме так неотчетливо воспринимала – будто и не о них. Но от действительности не уйдёшь. Сейчас уже понимает всю серьезность положения.  

Куда только прыть девалась! Желаний никаких – только бы покой. Да, ехать надо, но как?.. А Коля имя "нашел" – самая разнастоящая Стёпушка! Родной! – я ж "знала" только это имя! Что так гнетет-то? Прямо душу выворачивает! Что-то витает, но до конца не додумывается. Надо ехать, но куда она такая? Внутри что-то булькает, будто ещё кто там есть.  

Глаза на печь – ребятишки разметались. Намерзлись, бедные. Опустилась под рукой занавесочка. Пока тихо – пусть спят. Так мирно в тепле, духмяно. И я так же когда-то..  

Закряхтели, заскрипели в горенке. То малышка голос подала, а Стахеюшка сундучком и косточками своими откликнулась.  

Нехотя тронулась от печи – зовёт доченька, Стёпа. Какие имена у людей! Даже уменьшительные и то со скрытым значением. Проша – будто много прошёл, Стахеюшка – пташка! Но может и не так. А у самой-то! И имя не её, а дочку и вовсе еще не назвали – ни дома, ни в церкви. Даже встрепенулась – что это церковь на ум пришла? Кто в наше время называет именем, что в церкви дадут? Всё равно Стёпа назовём!  

Баба Лиза и баба Нина – её Стёпка помнит только как "вербную" бабу – настояли, чтобы окрестили всех правнуков! В той же церкви и окрестили, где и Польку когда-то – Пелагеей.  

Давно нет бабы Нины. С того вербного воскресенья ни разу Стёпка в храме не было. Даже "мимоходом" в городе. Мама с папой сами не бывали и её с братом не водили. Лёша тоже был в церкви с бабой Ниной, но ему там не погляделось: может, потому, что не в праздники? Да хоть и не в праздники! Такое убранство, цвета! Сказка! А если бы в праздник, как Стёпке довелось? Нет, не Степке – тогда ещё Полькой звалась. Полькой в честь польки. В какую честь? Худобу какой-то бабы?..А вот на выгоне скота брат с сестрой были вместе. У церкви, по церковной улице, прогоняли под иконами скот на первую пастьбу: овцы шарахаются от взмахов рук священника – кропит водичкой.  

Табунками от каждого двора прогоняют веточками вербы, освещёнными в вербное воскресенье, и телят, коров, даже коней мужики проводят. Телята, жеребята стараются обежать стороной иконы, но батюшка и туда достаёт..  

Это повторялось ежегодно, но малыши Трещенко видели это впервые и ни разу после. Баба Нина говорила тогда – мол, Власия величают, чтобы он своими молитвами сохранил скотину.  

Потом ребятишки подбирали потрёпанные веточки. Куда их девали – ребята не помнили, а вот что сталось с веточками в вербное воскресенье, то Полька помнила: деда Триша полез за ворота по лестнице и под ворОтину крышу положил веточки, закрепил чем-то, чтобы не снесло ветром, не смыло косым дождем.  

На первый выгон эти веточки снимались и становились бичиками. Да, они все веточки под воротину на крыше укладывались – хоть один пучочек, да оставлялся и сохранялся в уголочке около икон. Оттуда хвостики торчат.... А на иконе печальная мама с сыночком. Баба их называла Дева Мария и Иисус Христос. При этом у неё голос дрожал, и Полька не переспрашивала... Даже в блестящем окошечке видно, что она не улыбается сыночку. Внучка однажды назвала мальчика Христосиком, чем очень умилила бабу, но как баба шумнула на соседа Васку /вот имя! оказалось – Василиск/, когда он кого-то назвал или обозвал христосиком! Васка поперхнулся, вылетел не только из-за стола, но и из дома! Долго не заглядывал к Трифону на беседу.  

Сейчас удивляется Степка, а раньше и не возникало, почему бабин сын, а её папа, почему другой бабы дочь, а её мама, не сами, ни детей дальше крещения не повели? И не атеисты, и верующими не назовешь.  

– Папа, почему ты не коммунист? Ты же хороший человек!  

– Вот и дождался, а, мама? Ну, спасибо, дочка! Думать – одно, а сказать – стесняемся. А ведь эти слова, как благодарность! Не дают за это почетных грамот, а жаль: люди, может, чище бы душою стали за такую их оценку. Да потому, дочка, что как ты изволила заметить – хороший человек. Позже поймёшь, Степушка. Не вдруг к нам приходит. Я за хорошее будущее – для всех, – ещё больше затуманил папа.  

Тогда удивлялась, потом забылось. Только сейчас поняла – крепкий подтекст, основательный. Но думать дальше уже расхотелось.  

Рядом лежит неизвестная миру Степочка – горстка людей знает о ней. Нет, опять потянуло на размышления.  

Крестов не носим, но крещёные. Вон за занавесочкой две иконы. На одной – всадник с копьем. Ничего о нем не зная, всё же знает, что ты Георгий Победоносец. А эта, бедная, совсем потемнела – фольга и лики. Дева и Сын. А из-за образа – пучочек вербочек! Как всё то далеко – "веники"!  

Снова возится доченька – как поёживается. Баба Сташа пеленает. Всматривается в пупок, кручёный-перекрученный. Поджимает губы. Потом: корми, заставь! Да вон шалкой потом грудь-то обвяжи, чтоб не захолонула. Молоко прибывает, нет?  

Оставила их, ушла к печи: должны уж и мужики подойти. Коля тоже для неё мужик. Как вернулись – деда спровадила куда-то.  

За стеной девочка покряхтывает, от груди отказывается. Тельце даже через пелёнку теплое. Термометр есть?  

– Зачем? Деду неможется, так я его враз капичёным молочком попою с мёдом и до поту. Снимает всякую лихоманку. А меня ни одна лихоманка не берёт. Не в чем ей держаться. У кого тело, тем худо болеть.  

Привел дед бабу помоложе Сташи. Хозяйка забегала. Стёпа только смотрит..  

– Погрузили мы ребеночка, но надо бы до батюшки: душе крещение нужно. Довезешь – будет жить.  

Эх, как взвилась Стёпка!  

– Лёша, собирай ребят! Чего ждать – смерти? Давай-давай! Бабушка, давай что-нибудь на дорогу! Лёша в термос сам плесни кипятку хоть!  

– Стёпчик, миленький, ты что – спятила! Да меня посадят и на родство не поглядят! Скажут – соображал, что делал!  

– Лёшенька, потеряем Степочку – не простим себе этого никогда! Нет, и ребят с собою! Я не собираюсь на тот свет! Доберемся – Бог поможет! – вдруг буднично закончила свою истерику, и бабки сразу успокоились: правильно всё руках Господних.  

Еда, сборы, и снова в ночь!  

Перекрестила баба Стахеюшка каждого, про ребят со слезой – и дружненькие, и тихие, как чуют что, добрым умом наделил Господь. Ничо, доберетесь – Бог милостив. И ангелочка довезете. Как называть-то хотели? – Это уже другая спрашивает. Алик отвечает:  

– Илюша с папой хотели, как маму, а мама – Стёпа.  

Баба опешила. А Лёша и дополнять не стал – и так всё ясно. Выпустил племянников за порог. Хозяйка той поясняет: Степанида, ясно?  

– Ну, значит, за Степаниду и помолимся. Дай вам Бог пути!... Позади гостеприимные окна, сердобольные люди, впереди тьма. В природе тишь, но вызвездило на мороз.  

Лёша гнал не жалея, карего, но и жалел, и просил:  

– Не уставай, потом отдохнешь, дорогой!  

Про себя решил – в Кирсанове только в больницу, никуда более. И созвониться с домом. Не получится с телефоном – "молнию" и ночью доставят. О Светочке своей думал. Обо всех, но о ней особенно. Представил её, летящую к нему, как Степа сейчас со своими малышами – в таком же положении оказавшуюся, стараясь сберечь свой росточек. Добрались – помог Бог!  

Когда Стёпа увидела, что не церковь – так взглянула на брата, как огрела! Всю дорогу убегал потом от этого взгляда!  

Приход закрыт, но в ближайшей избе объяснили, как и где, и:  

– Батюшка, там новорожденный.  

Завели Степу, детей, открыли личико – беленькая и от маминого тепла еще тёпленькая. Батюшка размашисто прошёл к вешалке, на ходу наказывает приглядеть за детьми своим домашним. Лёша за ним выводит Степу с малышкой на руках. Там усаживают ее в сани. Батюшка около неё примостился, в спину Лёше: в больницу – смерть оформить надо. Законы земные.  

Стёпа в оцепенении смотрит на Степочкино личико, потом стала отгонять от него крупные, как вербочкины пупышки, снежинки, но не все отгоняются и падают на личико. И не тают.